Гузель Яхина: роман с историей

Все три моих романа рассказывают о первых десятилетиях советского времени. Для меня это время необыкновенное: чем больше я в него погружаюсь, тем интереснее и непонятнее оно для меня становится. С одной стороны, это время трагедий и преступлений. Голод 20-х годов и террор – одни из них. С другой стороны, в это же время начались важные процессы, плодами которых мы пользуемся сейчас: вышел закон о всеобщем образовании, началась женская эмансипация, были заложены основы советского человека, которые до сих пор живы в нас. Семена, брошенные в землю тогда, прорастают до сих пор.

В раннем советском периоде есть ответы на вопросы, которые я себе задаю. Мои книги помогли мне понять, что происходило с моей семьёй. Например, пружиной для книги «Зулейха открывает глаза» стал мой личный мотив разобраться, кем же была моя бабушка. Её семью раскулачили и сослали в Сибирь, и в той ссылке был заложен её суровый характер. Бабушки в книге нет, она не прообраз героини, но погружение в тот материал стало моей попыткой узнать и понять её.

В «Эшелоне на Самарканд» тоже нет прототипов, но есть отсылки к истории моего деда с отцовской стороны. Он был из многодетной крестьянской семьи, и после 1917 года его отдали в детский дом. На одном из таких «поездов Дзержинского» он был вывезен из Поволжья в Самарканд — так и спасся, хотя половина детей в пути погибли. После войны мой дед тоже хотел отдать своего третьего ребёнка в детский дом, потому что время было голодным. На счастье не отдал, потому что этот третий ребёнок был моим будущим отцом. И этот вопрос меня все время задевал и мучал: почему хорошие люди вдруг отдавали детей в детские дома? Как такое возможно? Сейчас, погружаясь в материалы, я начала понимать.

Я пишу романы, чтобы, с одной стороны, ответить на личные вопросы. Но с другой — история моей семьи переплетается с историями других семей и схожа с ними. Возможно, через личное я пытаюсь ответить на вопросы, которые могут волновать и других.

Складывая роман, я стараюсь совместить две вещи. Первое — большую историю. Все мои романы можно назвать историческими: я стараюсь, чтобы они соответствовали действительности. Второе — историю маленького человека. Мне очень интересно, как маленькие люди — будь то неграмотная татарская крестьянка или начальник эшелона — развиваются, изменяются, погибают и возрождаются в этой большой истории. Эти два потока — узор судьбы маленького человека и большой истории — я и стараюсь сплетать в своих романах.

«Эшелон на Самарканд» — это история о том, как общая идея объединяет социальных врагов и обнуляет эту вражду. В главном герое я попыталась объяснить то, что поняла про советскую власть. Деев был одновременно и убийцей, и спасителем. И таких Деевых в стране тогда было много. Их юность пришлась на страшное время, когда надо было выбирать чью-ту сторону, и они были вынуждены были выбрать убивать. В романе же герой спасает детей, чьих родителей вполне мог убить. Так кто он: спаситель или убийца? И то, и другое вместе. Вопрос остаётся открытым. В этом и есть амбивалентность всего советского. В нем заложено и чёрное, и белое, и это сложно разъять. Возможно, поэтому мы так неоднозначно относимся к своему прошлому, потому что не можем разделить светлое и прекрасное от ужасного и кровавого.

Выбрав тему голода, мне надо было понять, какую меру страшного я могу себе позволить. Читая разное — от архивных документов и отчётов детских приёмников до мемуаров о ликвидации беспризорников, я понимала, что по концентрации ужаса эта тема — нечеловеческая. Но в какой-то момент я поймала себя на том, что перестала ужасаться: так моя психика начала защищаться. Встал вопрос, как написать книгу, чтобы читателю захотелось её читать, чтобы эмоционально он справился с чтением? Как сделать текст увлекательным, чтобы интерес тащил читателя дальше, а материал усваивался между делом в ходе сюжета? А ещё встал вопрос этический. Когда-то эти дети были живыми людьми. Мне показалось, что если я стану описывать физиологию умирающего от голода человека или, скажем, правду о детской наркомании, сексуальности и алкоголизме, я проявлю неуважение к этим людям.

Я стала крутить сюжет и поняла, что формат путешествия даст ему некоторое разнообразие, смену героев, пейзажей и пообещает конец истории. И возможно, не самый ужасный конец. Это путешествие я постаралась сделать максимально динамичным: в нем есть винтовки, погони, приключения, пустыня. Получился такой красный истерн.

Я строила сцены и диалоги, как в кино, показывая образы через внешние действия: кинематографические истории читаются легче. Таким образом, страшная тема голода уравновесилась. Есть главы очень жёсткие, которые базируются на документальных архивах, а есть главы, в которых можно улыбнуться или даже посмеяться.

«Эшелон на Самарканд» — в каком-то смысле Ноев ковчег. Я не называю национальности главных героев, потому что это не имеет никакого значения. Роман не о том, кто на каком языке говорит. Он о трагедии палача, который понимает свою вину, и в попытках искупить её спасает и себя, и детей. Он о трагедии человека и его внутренних демонах, а у них, как известно, нет национальности.

Виноват ли мой герой? Не знаю. Как и не знаю, как бы поступила я, если бы жила в те годы. Проблема советского прошлого в том, что нет такого человека в этом прошлом, на которого можно было бы показать пальцем и с уверенностью сказать: «В том, что случилось — виноват он». И с облегчением выдохнуть.

Мы благодарим партнера и куратора трека «Слова и смыслы» издательство «Редакция Елены Шубиной» за помощь в организации встречи.