Диалог вне пространства и времени: отрывки из писем Рубена Варданяна и Евгения Водолазкина

Рубен Варданян, сооснователь Noôdome, филантроп и социальный предприниматель, с сентября 2023 года находится в Азербайджане в заключении, законность которого оспаривается многими международными организациями. За это время ему писали многие — правда, неизвестно, сколько из этих писем до него дошли. Одним из них стало письмо от писателя Евгения Водолазкина, на которое пришёл ответ от Рубена. Из этих писем Евгений составил диалог, который мы публикуем.

В своих письмах друг другу они говорят о вечном. Их диалог выходит за рамки настоящего, пересекая границы времён и смыслов. Это не просто обмен письмами в непростых условиях, а осмысление времени, веры, духовного пути и предназначения. Не только личное переживание двух собеседников, но и приглашение задуматься каждому из нас. О времени, в котором мы живём. О границах, которые мы сами создаём. О выборе, который совершаем каждый день.

«С Рубеном Варданяном мы знакомы довольно давно. Я не политик и не финансист: ни в одной из этих сфер мы ни в какой форме не сотрудничали. Хочу сказать о Рубене как о хорошем человеке, попавшем в беду. Писательское ремесло предполагает умение в двух-трёх словах охарактеризовать человека. В отношении Рубена моё определение максимально кратко: он — настоящий.

Понимая, что никто не обязан доверять моей писательской интуиции, я подумал, что мог бы опубликовать несколько фрагментов нашей с Рубеном переписки. Специальным подбором отрывков я не занимался. Просто хотел облегчить восприятие тем, кто предпочитает тексты. Призываю всех, от кого это зависит, помочь освобождению Рубена Варданяна».

Доброго мгновения, дорогие Таня и Женя! Собрался с духом — и решил написать вам письмо. Я в отличной форме и вчера прочёл «Оправдание Острова» (роман Евгения Водолазкина, вышедший в 2020 году — прим. ред.). И долго не мог заснуть: выписывал понравившиеся мысли, истории, размышления, с чем-то спорил и не соглашался.

Рубен, дорогой, мы с Таней получили твоё письмо — большое и глубокое. Оно так не похоже на обычные письма. При чтении его возникло какое-то особенное чувство.

Такое могло бы возникнуть при чтении древних посланий, с которыми мы, в силу наших занятий, имеем дело. Связано это чувство с особым временем твоего письма. Точнее, с отсутствием времени — оно как будто из вечности.

Зная тебя довольно хорошо, мы явственно ощутили, как возросла твоя духовная крепость, насколько ты сейчас сильнее и мудрее нас. Та высота, на которой ты находишься, — это главное условие для выживания, потому что, если человек спускается вниз, он рискует быть растоптан обстоятельствами.

Для меня это были очень важные 16 месяцев. Я смог определить, кто я, обрести ценности — опоры, и быть честным с собой. Должен сказать, что считаю это большим подарком, что я был вынужден заниматься собой. Я убежден, что чем больше нам дал Господь, тем больше мы должны добровольно, с желанием отдать в мир.

Потому что мы приходим в этот мир на короткий период времени — для того, чтобы, пройдя по серединному пути, быть мостом между материальным и духовным мирами. Для того чтобы мост был устойчив, он должен опираться на два мира (опоры), но при этом нужно помнить о равновесии и мере, ничего не копить для себя, не думать о завтрашнем дне и, как нить накаливания, минимально тратить на себя.

Беды и недуги утончают человека, но не всякого. Некоторых — ломают. С тобой произошло первое. Отсюда — стремление говорить о главном, тогда как в обычной жизни мы тратим слова и время на всякую ерунду. И время у тебя сейчас, как я уже сказал, — особое. То, что грамматически можно было бы определить как длящееся настоящее. Оно, на мой взгляд, ближе всего к вневременности или вечности. Наверное, в твоей ситуации и невозможно пребывать в каком-то другом времени.

Ты, я думаю, пронзительно чувствуешь каждую минуту — и живешь ею. Неслучайно ты приветствуешь нас словами «Доброго мгновения!», а счёт времени ведешь не по годам, а по дням. Эта сосредоточенность на настоящем хорошо описана Тютчевым:

Не рассуждай, не хлопочи —
Безумство ищет — глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему — то будет…

В романе «Брисбен» один их моих героев говорит примерно следующее:

«Прошлого нет, потому что оно прошло, и память о нём обычно искажена. Будущего нет, потому что оно — в чистом виде наша фантазия. Придёт же оно в виде настоящего, и совсем не таким, каким мы его представляли. Потому настоящее — это единственная реальность, с которой следует всерьёз считаться».

Если бы у меня была возможность, я бы в твоей замечательной книге заменил слово «жалость» на «со-страдание». Потому что любовь — это умение сострадать безусловно всем.

Мы приходим в мир служить Господу — добровольно, без страха и просьб, любить всех одинаково, потому что во всём — Его частичка.

Что касается замены слова в «Оправдании Острова», то, что называется, «ничтоже вопреки глаголю».
Замечу лишь, что в русском разговорном языке, особенно в глубинке, «жалеть» означает и «любить». Чаще я использую слово «милость».

Этот роман — в сравнении с другими моими книгами — как-то оказался в тени, но он для меня по-особому важен. Он во многом повторяет принципы повествования летописей и хроник, где нет причинно-следственных связей в привычном для нас смысле. Там каждое последующее событие не продолжает, а нарушает предыдущее событие.

Я не то чтобы против причинно-следственного принципа — просто надо понимать, что его возможности очень ограничены. Мы выстраиваем причинно-следственные цепочки только из тех звеньев, которые нам удалось найти, а это – очень небольшая их часть. Как поётся в народной песне: «Бирюзовые золоты колечки раскатились ой да по лужку», а собирают — только те, что возле ног, и пытаются вытянуть их в какую-то цепочку. Именно поэтому в мире происходят сейчас события, которых не мог предсказать никакой самый умный умник.

Но ещё более важная мысль романа — об абсолютном значении нравственности как в личном отношении, так и в отношении тех, кто от тебя зависит. Собственно, одно переходит в другое. Иными словами: готов человек подняться на гору, чтобы говорить с Господом?

У моих стариков в романе всё было, что называется, в порядке: они жили в Париже, и их возраст вполне давал им право там оставаться. Но они вернулись на Остров. Что-то подобное произошло с тобой. И — да, ты прав: чем больше мы получаем, тем больше мы должны отдавать миру. Может быть, именно сейчас и происходит твоё собеседование с Господом.

Ещё одна мысль. Между двумя крайностями, белым и чёрным, — не серая зона, а бесцветная, и мы её — каждый — заполняем своим цветом, своими действиями, своим выбором.

Вот об этом я хочу сказать чуть больше. Всякий выбор требует упрямства. Я бы добавил: и готовности к риску, ошибке, неудаче. Поэтому люди бегут от свободы выбора и прячут её за статьями закона, традицией, общественными нормами.

Думая о тебе, представляю, что сейчас для тебя существуют две важные вещи: воспоминания и их осмысление. Нынешние люди, в отличие, скажем, от людей Средневековья, часто боятся остаться наедине с собой, потому что у них нет для этого достаточных ресурсов. У тебя они есть, и ты можешь думать о главном.

Говорю это не для того, чтобы тебя утешить, а для того, чтобы укрепить. Испытываю твёрдую надежду, что нынешнее твоё положение не продлится долго, и к нормальной жизни ты вернёшься ещё более сильным и мудрым, с чётким пониманием того, что в жизни важно, а что — нет.

Я тут стал вести дневник и фиксировать, на что у меня уходит время. И получилась удивительная вещь. При том, что у меня сейчас минимально уходит на текучку, внешний шум, дорогу и другие отвлекающие вещи, практически нету траты времени на желания, страсти и хулиганство. Тем не менее, весь день уходит на поддержание себя.

Потому что я понял, что важна не только гимнастика тела, или принятие душа, или чистка зубов, но и гимнастика Ума, духа, души. Не только очищение тела, но и молитвы, и пост для души и многое другое.

Только поддержка себя, если её делать и для тела, и для ума, и для души, занимает от 15 до 20 часов в день. Это очень сжато. Если добавить два-четыре часа на познание, то на текучку и желания (даже с учётом, что можно некоторые вещи дублировать, делать одновременно) всё равно остаётся меньше двух-четырёх часов. Теперь понятно, почему только в Древней Греции был расцвет философии и искусств. Я уже не говорю, что на скуку вообще не остаётся времени.

Когда пишешь человеку, проходящему тяжелейшие испытания, всегда ощущаешь недостаточность, даже легковесность своих слов. И всё-таки они должны быть сказаны, чтобы ты почувствовал энергетические импульсы со стороны любящих тебя людей. Мы молимся о тебе, о том, чтобы освобождение пришло как можно скорее. Храни тебя Бог!

Знаешь, сейчас пишу пьесу о Серебряном веке. Речь там идёт о том, как один из цирков решил поставить «Божественную комедию» (практиковались такие постановки в цирках).

Для меня это был хороший повод перечитать Данте — причём не в классическом переводе Михаила Лозинского, а в переводе начала ХХ века, выполненном Ольгой Чюминой. В чём-то он не уступает Лозинскому — она была очень неплохой поэтессой.

Сцена в пьесе решена в виде цирковой арены. И вот эта арена от сцены к сцене меняется: то это цирковой манеж, то — круги Ада. Герои делят свое пребывание между этими двумя пространствами, и непонятно, где в точности пролегает граница между ними. Мне это показалось каким-то печальным символом нынешней эпохи — во всём мире. Они собирались поставить все три части «Божественной комедии»: «Ад», «Чистилище» и «Рай», но не добрались даже до «Чистилища» — увязли в «Аде». Лишь немногие сумели пройти, не замочив в адской грязи ног. Для этого иногда требуется взлетать. Дай нам Бог таких полётов!

Молимся о твоем скорейшем освобождении. Общение с тобой не только глубоко, но и благодатно. Давно я не вёл ни с кем такого удивительного диалога, где каждое слово — настоящее.