Художник впускает тему в мир, то есть он не заканчивает нечто своим проектом, а всего лишь начинает. Так как я музыкант, мне достаточно просто отвечать на вопрос о миссии, о том, как Космос звучит. Об этом говорили и древние индусы, и говорят современные физики. И задача настоящего музыканта — эту музыку, которую Пифагор называл музыкой сфер, очень точно через себя впустить в наш мир, только и всего. Ты просто должен быть идеальным настроенным проводником, и моя задача заключается именно в этой точности.

Что касается боли, муки горя испытания, любой человек через это проходит. У Льва Толстого в «Круге чтения», где он собрал мудрость мира, я прочитал, что все мы реснички у сущего, которыми сущее ощупывает наш реальный мир. Реснички должны чувствовать, и если реснички не чувствуют, то отмирают, они никому не нужны. Задача любого человека — чувствовать. Причём чем больше будет амплитуда — от белого до чёрного, от солёного до кислого, от страшного до смешного, тем ресничка больше работает. Человек не должен бояться серьёзных испытаний и должен быть к ним готов, потому как это наша миссия — мы ресничка.

В фильме «Небо над Берлином», есть диалог двух ангелов: «Как бы я хотел промочить ноги. Как бы я хотел ощутить аромат кофе». Они всё могут, они ангелы, но они не могут промочить ноги или ощутить аромат кофе. А мы можем. В общем, собственно, для этого мы и живём.

Лично для меня прошлое — это, прежде всего, мои родители, которых я лишился в раннем возрасте. И когда мы все были вместе, это как раз прошлое. Я помню всё: цвета — оттенки зелёного, запах, ритм жизни, улыбки, разговоры взрослых на кухне, помню музыку, которую они слушали, фильмы, которые смотрели. Это всё вошло в меня, как магическая картинка, и не отпускает до сих пор. Ведь у кого-то есть возможность позвонить ночью маме или папе с каким-то важным вопросом, а у меня нет. Поэтому я обращаюсь к прошлому именно за этим.

Это гигантское преимущество, когда проживаешь день как последний, когда проживаешь день как жизнь. Когда для тебя утро и вечер как рождение и смерть. Ведь если ты ощущаешь любой миг своей жизни как последний, меньше шансов наделать глупостей. Это относится и к твоим близким: ты больше ценишь каждое мгновение, проведённое с теми, кто тебе улыбается, с кем ты делишь мир.

У меня включился обратный отсчёт в один момент, я его помню физически. И мгновенно выстроилось: что успел сделать, что не успел. Я тогда понял, что у меня как у музыканта нет финального высказывания. Это великая призма под названием «Как в последний раз», великий фильтр, он защищает ото всего на свете, благодаря нему нет неправильных нот, неправильных слов, а есть только великая идея. Нет великих интересов, кроме одного — успеть. Тогда я и сделал «Супертанго». И в момент, когда нажал кнопку save, я вдруг вспомнил, что гадалка (до сих пор не уверен, что это было в моей жизни) мне нагадала жить до 95 лет. У меня выключился обратный отсчёт, но я уже был перенастроен. Дальше у меня перестали быть альбомы в жизни, а стали проекты.

Для меня музыка может быть либо живая, либо неживая. Живая музыка соотносит тебя с миром, помогает с ним сфазироваться. Это может быть трёхминутный поп-шлягер, но, извините, вечный, даже носить смешное название Money, money, money или Yesterday. Это может быть и какая-нибудь большая симфония. Но важно, что человек, прослушав эту музыку, не понимая, что с ним происходит, осознал бы, что для него значимо, что он приходит в соответствие с миром и весь этот мир не против него. Все плохие, все дураки, всё ужасно и т. д. — с таким ощущением очень тяжело жить. И музыка, как ни что иное, приводит человека именно в соответствие. Он фазируется, у него опять много сил, у него улыбка и всё здорово, всё замечательно, он идёт вперёд.

XXI век звучит, как никакой век до этого. Самое важное — научиться его слушать. Потому что часто кажется, как ужасно всё зашумлено. Зашумлена среда: появились новые механизмы, гаджеты, даже незнакомая интонация у поп-исполнителей. Но с другой стороны, это такой великий контекст, который можно внутри себя превращать в небесную музыку при определённом умении, или же трансформировать как свой взгляд через проявленную музыку.

Мы часто говорим про чистоту воздуха, парки, велосипеды, здравоохранение, программы долгожителей и прочее, но агрессивная звуковая среда фатальным образом влияет на нашу жизнь, наше здоровье, миропонимание и так далее. На эту тему я не встречал ни одного слова за последние 10 лет, а может быть и 20. Стоит задуматься. Есть неизбежное зло, как громкие мотоциклы, но есть интонации диктора, к примеру. Всё начинается от культуры. Например, если маленькому человеку объяснять, что вот это не совсем правильно. Можно сделать в школах день тишины, чтобы дети могли услышать окружающий мир. Ну или вообще сделать, допустим, московский день тишины, чтобы человек услышал городскую среду.

Это вообще про всё. Идёшь себе по улице, а из каждого кафе вываливается какая-то музыка, и всё это создаёт ад. Или диктор в общественном транспорте говорит голосом и интонацией так, что чувствуется такая боль, что все пассажиры на этом маршруте рано или поздно точно заболеют и помрут. Это, в общем, всё про культуру.

Можно составить карту города, определив благополучные районы Москвы и неблагополучные с точки зрения звука. Во-первых, так можно понять проблемные точки, а, поняв проблему, начать бороться. А с другой стороны, можно найти массу прекрасного в том, что кажется непривлекательным. Да, здесь от чего-то далековато, но зато так хорошо звучит город, можно уточек слышать, к примеру.

В раю звучат серебряные колокольцы, это очевидно. И счастлив тот человек, который слышит небесные колокольцы внутри себя. Это камертон для любого человека: если в тот момент, когда он захочет их услышать внутри себя, он их слышит, значит, этот человек с миром сонастроен. А если серебряных колокольцев внутри себя не слышит, значит, у него не очень хороший период, ему нужно с собой поработать.

Я не связан с государством с 8 августа 1988 года, когда ушёл из большой связи: у меня же техническое образование инженера-электроника. С тех пор я в свободном плавании, и моё дело позволяет мне быть самостоятельным во всех отношениях. У меня есть проекты, которые выходят за рамки просто музыки. Они образовательные, вдохновляющие и направлены на молодых. Есть «Из жизни планет», в котором мы исследовали время, когда всё получалось, на примере невоплощённых замыслов рассказывали про удивительную, практически викторианскую, эпоху. Этот проект про уклад, про то, чем следует гордиться.

Другой проект посерьёзней касается мирового феномена — советской киномузыки. Нигде, ни в какой стране мира такие серьёзные композиторы не писали музыку для кино. Либо ты играешься в Карнеги-холл, либо пишешь музыку для кино, всё: Голливуд-компоузер или просто компоузер. У нас были в силу ряда причин. И эта тема лежит у моих ног, как очередное золото Трои. Тема не артикулированная, ускользающая красота. Люди, свидетели умирают, архивы исчезают. Это очень серьёзное дело для меня как человека и для моих детей и внуков.

Я подозреваю, что, как и «Из жизни планет», это очень важная тема для молодых, потому что миссия проекта — отделить музыку от кадра и присоединить к вечности. Фильмы, увы, стареют быстрее, чем музыка, которая для них создана. В этой галерее достаточно серьёзных имён, исследований, архивов. В плане финансирования это должно быть либо связано с людьми, которые в состоянии оценить и помочь, либо это работа с государственными структурами. Есть же тема, что вся созданная в СССР интеллектуальная собственность должна быть явлена гражданам современной России и за это платить не нужно. В этом проекте я беру интеллектуальную собственность СССР, плачу за неё своими деньгами и выгружаю для двадцатилетних граждан России.

Даша Шадрина — это идеальная субстанция по переработке некрасоты в красоту. Я ей всегда говорил: «Даша, ты ангел». Всё началось с того, что я приехал звать её на проект, который впоследствии как раз получил название «Из жизни планет». В какой-то момент нам надо было принимать далекоидущее решение, потому как этот проект про театр, про интернет-портал, про исследование кино, про прошлое режиссёров, про музыку и так далее. И был узловой момент. Даша как продюсер тогда сказала: «Считать Луну твёрдой». Это знаменитая фраза Королёва: когда лунник разрабатывали, все думали, всё-таки там жидкость или нет, колёсики делать или водные лыжи, условно? И он тогда сказал: «Считать Луну твёрдой». Мы посчитали Луну твёрдой и двинулись дальше.

Самый главный Новый год был тогда, когда мы первый раз разделили его с театром, с музыкой, со зрителем, друг с другом. Это случилось в четырнадцатом году, 31 декабря. С тех пор мы не просто в декабре играем спектакль, мы играем накануне новогодней ночи. В том году, когда мы только создавали проект, казалось, ну кому нужны неснятые фильмы 60-х, какие-то богом забытые сценарии, мысли и т. д. А выяснилось, что наш спектакль во многом про другое. Он про маму и папу, про себя, про своих детей, про то, что было и что будет, где я. И впервые войдя в Новый год через это, мы и зрители, минимум три раза проплакав на нашем спектакле, выходили в новогоднюю ночь абсолютно подготовленные к перещёлкиванию. Знаете, ведь либо перещёлкнется, либо, как в «Дне сурка», нет. То, что мы сделали, то ощущение, которое мы вместе пережили, когда смотрели людям в глаза после спектакля, это всё не просто так.

Когда человечество сплачивается вокруг чего-то, мир становится явно лучше. Мы будем вспоминать это время, проведённое в уединении, погружении, когда мы научились во многом по-другому жить, а главное — больше в мире замечать… Думаю, всё человечество через это прошло, и, наверно, люди обратили на это внимание и отметят за праздничным новогодним столом. Так, я увидел, как распускаются листочки, по-другому посмотрел на своего ребёнка и его рисунки. Я вдруг вообще по-другому научился жить: ведь мне, оказывается, так мало нужно, чтобы быть счастливым! Думаю, если это окажется главным тезисом уходящего года и по этому поводу будут подниматься тосты, будет неплохо.